Два месяца войны

Прошло 60 дней. Прошло ровно два месяца с 24 февраля.

Этот пост ретроспектива тех двух месяцев моей жизни.

Область

Сегодня 25 апреля. Вчера мы снова ездили в Бородянку. В городок почти уничтоженный бомбами и артиллерией.

Все привычно.

Привычно проснулись рано утром в воскресенье, привычно невыспались. C привычным чувством усталости позавтракали и поехали в супермаркет. Привычно забили машину до состояния близкому к перегрузу настолько, что задний мост гудит от нагрузки во время езды по посеченным минными осколками дорогам.

Мы подъезжаем к закрытому гипермаркету на окраинах города, от которого идет дорога в Киевскую область. Неделю назад парковка возле него была забита автомобилями желающих поехать на уборку в Бучу. Теперь она снова пустует.

Одна половина четырехполосного шоссе ведущего за город перекрыта и движение в обе стороны направлено через оставшуюся половину и блокпост. Проезжая который и показывая документы, мы уже не отвлекаемся от диалога и обсуждения новостей. Я привычно говорю стандартную фразу: "Волонтеры. Везем гуманитарку".

Город вновь наполняющийся комфортом и безопасностью заканчивается за блокпостом. Это сразу чувствуется. Из залитых солнцем широких улиц по шоссе вы выезжаете в лес, в глубине которого остатки военной техники. Мы проезжаем разрушенные и соженные здания, блокпосты, противотанковые ежи.

И мост, в центре которого огромная дыра. Для того, чтобы его проехать необходимо вжаться в отбойник на крайней правой полосе и, наклонившись под 45 градусов в сторону дыры, проскочить его как можно быстрее. Люди проезжающие по нему в первый раз, снимают на видео этот процесс. Мы тоже так делали. Неделю назад нас просили держать дистанцию между автомобилями, чтобы не перегружать дорожное полотно. Теперь перед и до моста небольшие пробки. Жизнь, словно вода заполняет собой пустоты и возвращается туда, откуда она ушла два месяца назад.

По крайней мере тут, в отличии от Ирпеня, можно проехать. Там мост разрушен полностью.

Приходилось спешиваться и проходить по его остаткам, и настилам из бревен с деревянными палетами мимо брошенных вещей и сгоревших авто. Фотография людей прячущихся под мостом от артобстрела облетела весь интернет и западные СМИ. Мост никогда не был так популярен. Там же под ним рядом с брошенными колясками стоят такие же брошенные автомобили, к которым хозяева хотели вернуться.

Дорога в Бородянку пролегает через Бучу и когда неделю назад мы впервые въехали в нее, в груди возникло ощущение будто сердце замирало и начинало биться аккуратнее. Я немного пригибался к рулю и смотрел по сторонам. Само место казалось зловещим и ты ожидал увидеть те ужасы о которых ты слышал ранее. Не знаю чего я ждал. Там не было ничего особенного. Сгоревшие и посеченные осколками дома разве что.

Вид которых по прежнему не стал привычным. Некотоыре из них выгорели дотла и местами разрушены до основания. Чувства притуплены из-за неваспанности и насмотренности. Всякий раз кажется, что уже ничего не удивит. Но боль в груди остается до сих пор и от нее перехватывает горло, а ком подступает к кадыку. Я в который раз задаюсь вопросом о первопричинах всего этого. Злость? Ненависть? Телевизионное наваждение? Сотни неспрошенных вопросов "Зачем".

Со временем становится привычным чувство, что вопросов будет больше чем ответов. Нет никакого желания разбираться в мотивах подобных поступков. Пытаться как-то их объяснять выполнением приказов, групповой психологией или чем-то еще. Спорить с самим собой и воображаемым собеседником, искать хоть какой-то гуманизм в людях совершивших подобное. Лицо солдата в моем воображении юно, высокомерно уверенно в своем праве и безразлично к чужому горю. Оно заливается радостным смехом, выражая торжество осознания своей силы над нашим бессилием. Моим бессилием. Меня в которых раз привычно захлестывает ярость и сжимаются кулаки. Мне хочется зубами вцепиться в горло обидчику.

Через 60 дней руины воспринимаются как вещи в себе. Как что-то, что не требует дополнительных смыслов и обретает всякие объяснения в самом факте своего существования. Как явления природы. Вот руина. Вот осколки. Вот кладбище. Зачем что-то еще? Зачем дополнительные сущности? Зачем тратить время на объяснение абсолютного зла? Все предельно ясно. Мое нежелание разбираться... не существует аргумента способного нивелировать даже малую часть того, что я увидел своими глазами. Даже учитывая то, что я не был дальше Киевской области и Черниговской областей. Это чувство никогда не исчезнет. По крайней мере я не хочу этого.

Впрочем, это чувство не постоянно. После пары дней в уюте своего дома воспитанность и некая рациональность все-таки берут верх, и я словно забываю обо всем увиденном. Мне кажется, что это привелегии человека не побывавшего на фронте и не пережившего кошмаров Бородянки лично.

Когда мы впервые возвращались из нее в машине висела тяжелая тишина. Какое-то время я крепко сжимал руль, а потом в сотый раз начал монолог начинающийся с привычной фразы: "Я просто не понимаю как?". Постепенно я перешел на крик. Я ругался, спорил, что-то доказывал. Настя молча сидела рядом, смотрела в сторону и давала мне выговориться. Даже процесс переработки увиденных диких и непривычных вещей во что-то отсортированное и осознанное, обыденное, становится привычным.

Три пятиэтажных дома стоящих в ряд полностью уничтожены. Выгорели дотла, а секции внутри них обрушились до земли. На линолиуме свисает кусок пола. Видно чью-то кухню. У одного из домов огромный монстр откусил половину и из квартир выходивших на улицу и на центральную площадь остались только те, что окнами смотрят на площадь. Впрочем и квартир там тоже уже нет. Одни оконные рамы через которые все видно насквозь.

Какой силы были эти взрывы пробившие пять этажей советского бетона вплоть до подвалов и первых этажей?

Мне уже хорошо знакомы и эти вопросы, и эти эмоции. И мне кажется, что скоро я смогу предсказывать сколько времени нужно для того, чтобы они уляглись. Вспышка гнева длительностью до получаса и время до вечера, чтобы отпустило. Плюс-минус.

Когда мы вернемся сюда еще через неделю, наши друзья обратят внимание на то, что рядом с домами лежит искореженная ванная. Мы будем шутить, что она осталась относительно целой - значит в ней точно можно прятаться. Все как советуется экспертами по выживанию.

Финальный аккорд

Прошло 60 дней. Об этом мне говорит Настя по дороге обратно в Киев: "Сегодня ровно два месяца. Сегодня двадцать четвертое число".

Неделю назад в местном волонтерском чате было объявление о том, что мэру Бородянки требуется помощь в перезахоронении тел, т.к. он этим занимается самостоятельно и своими руками. В комнате на минуту повиснет молчание, Настя тяжело вздохнет и скажет: "Пиздец...".

Обычно ее словарный запас как человека с тремя высшими образованиями позволяет ей емко выразить свою мысль на плюс-минус пяти языках.

Неделей позже от местных я узнаю о том, что на стадионе где стояли русские войска нашли братскую могилу с телами без нагрудных жетонов и опознавательных знаков. Эта новость не вызывает эмоционального отклика и я начинаю всматриваться в лицо рассказывающего пытаясь понять какой реакции от меня ждут. Мне говорят, что хотят быть нормальными людьми и потому занимаются перезахоронениями. Пазл сложится. Мэр перезахоранивал не только тела украинцев.

Так на кладбищах моей страны появляются безымянные могилы оккупантов. А где-то рядом с ними будут могилы их жертв - мужчин, женщин, детей. Это можно принять за последний акт вандализма, финальный аккорд русского солдата. Как будто передвижных крематориев в Мариуполе было недостаточно.

Впрочем, Александр лежа в гробу с пустыми руками наверняка что-то знал - во смерти все равны и приходят к ней в одинаковом состоянии. Даже если просишь устлать путь похоронной процессии золотом и серебром.

Прошло 60 дней. Большие группы людей собираются и ездят по городам области на уборку. Так мы попали в Ирпень.

В кусках обвалившегося фасада одного из домов мы находим и собираем документы которые вынесло взрывом на улицу. Возможно они кому-то еще пригодятся. Возможно, кто-то однажды вернется и немного обрадуется тому, что не надо получать дубликаты регистрационных документов на свое ООО по производству фильмов.

Кто-то выставляет три пары обуви на дырявую газовую трубу идущую вдоль стены - две пары женской обуви, одна мужская и одна детская на фасаде искалеченного дома. На улице первые дни весны, уже тепло и обувь ярко освещена солнечным светом. Я спрашиваю Настю хочет ли она услышать мрачную шутку. Она соглашается и я, показывая пальцем на обувь говорю ей что это украинская коллекция весна-лето 2022. Она усмехается, но лишь мимолетно. Так быстро, будто приподнявшиеся уголки губ уносит с собой весенний ветер. Улыбка исчезает и вместо нее остается серьезное и грустное лицо. Она мрачно соглашается.

Я думаю стоит ли сфотографировать обувь и поделиться своим юмором с кем-то еще. Но отбрасываю эту идею как ненужную. Комкаю словно лист бумаги и выбрасываю в мусор, к белому пенопласту фасадного утеплителя, кускам стен и осколкам оконных стекол. Потом приедет экскаватор в ковш которого мы все это закинем лопатами. Он погрузит в самосвал, который отвезет результаты нашего труда куда-то, где лежат другие такие же артефакты светлого прошлого.

Прошло 60 дней. По всей Киевской области до сих пор находят мины и снаряды. Один студент из нашей волонтерской группы в Ирпени решает, что вынести в руках не взорвавшуюся минометную мину со двора дома на проезжую часть - это хорошая идея. Мы шутим, что он бессмертный и что он договорился о чем-то с Богом. Не спросив за нас.

Кто-то запер собаку в ларьке возле остановки. Те же студенты выламывают кусок двери и кормят огромную кавказскую овчарку остатками сосисок. Они с юной наивностью просят полицейского приехавшего по вызову о мине привлечь к ответственности людей закрывших собаку. Полицейский, одетый в бронежилет и держащий на груди автомат, с огромным удивлением смотрит на студентов и немного растягивая гласные переспрашивает: "К ответственности?".

Прошло 60 дней. Последние две недели я не высыпаюсь, постоянно зеваю, рассеян. Все словно в тумане. Во сне я дерусь и спорю. Я помню, как хрустел чей-то кадык между указательным и большим пальцем. Во сне он был словно небольшой сухарь. Помню как гнался за кем-то. Во сне я видел как моя девушка выпрыгнула в окно. Я видел это очень четко, будто на картине гиперреалистов. Белое полупрозрачное платье. Синее небо, белая стремянка возле подоконника. После моих слова она молча разворачивается и держа ровную спину делает один шаг на лестницу, второй на подоконник и третий шаг уже за окно. Ветер раздувает ее волосы, она на секунду зависает в воздухе и резко уходит вниз. Я бросаюсь к окну зная, что ничего не вернуть и вижу внизу ее, лежащую на асфальте в странной позе. Это самое страшное, что я видел во сне.

Война. Война везде. У меня спазмирована спина. На шестидесятый день я почувствовал, что устал. По настоящему. Для меня борьба с ней стала частью жизни. Для кого-то она стала жизнью по определению.

Прошло 60 дней. Выезжая из Киева, который постепенно возвращается к жизни и въезжая туда, где прошла война, проникая в это пространство словно жук-короед в огромное дерево туда, где труха и разложение, я чувствую как при виде руин в груди нарастает чувство комфорта. Будто та самая труха, сырость и распад гарантируют какую-то стабильность и предсказуемость. Предсказуемость, которую обычный город дать был не в состоянии. Постоянные воздушные тревоги были обыденностью. Как и чувство опасности, несколько рюкзаков с вещами стоящие в углу, запас еды, воды и бензина. Ты привыкаешь к этому. Однажды на балконе я в одиночестве пил бурбон с апельсиновым соком под Kae Tempest - Salt Coast, сирену, автоматные очереди, звуки РСЗО, взрывы ПВО и сумерки. Круче пьянки не будет никогда. Never ever.

И когда город возвращается к мирной жизни я, давший себе обещание не обвинять уехавших из него незнакомых мне людей в малодушии и безразличии, с трудом нахожу в нем место. И мне кажется, что оно где-то там, где война, страх и разрушения. А я и Настя, и тысячи таких как мы, словно светлячки пытаемся ее отогнать своим светом.

Через две недели откроется наш любимый бар и Настя краем уха услышит фразу: "Пока была война, я месяц была в Польше". Половину войны они пропустили и для них она уже закончилась.

Прошло 60 дней и я пытаюсь работать. За две недели я проделал объем работы который раньше мог сделать за пару дней. Не работается. Все время лезу в новости, волонтерские чаты и переписки - отвечаю, ищу, консультирую. Помогаю. Помогаю и избегаю возвращения к нормальной жизни. Вечером я спрошу Настю: "Это у меня за два месяца почти не было выходных?". Настя ответит, что за исключением нескольких дней когда мы вынужденно сидели дома, я постоянно волонтерил. Да и даже в те дни, я в основном переписывался, планировал, искал.

В моей голове на мгновение вспыхнет мысль, что волонтерство когда-то бывшее защитой от признания того, что нормальной жизни больше нет, теперь больше не должно давать такой защиты. И что необходимо снова расширять зону комфорта - мечтать, планировать, смеяться... жить. Несмотря на то, что каждый раз видя искореженные и обгоревшие куски металла торчащие из разрушенных домов невольно представляешь как они режут тебе руки и грудь. Режут что-то внутри. От этого становится больно и не хочется возвращаться обратно. Что если там где раньше была жизнь теперь такие же руины? Как можно вернуться? Во что? После урагана мыслей я присмотревшись пойму, что пустоты уже нет. Она давно органично заполнена чем-то новым - осторожной уверенностью в светлом будущем и готовностью за него бороться.

Прошло 60 дней. На 61 мы пойдем в офис. Будет светить солнце. На улице хорошая погода.

Жизнь идет

Жизнь идет. Она как вода заполняет собой ту пустоту в которой за два месяца прочно обжились звуки сирен, взрывов и двигателей военной техники. На улице все больше людей, открываются магазины и кафе. Появляется общественный транспорт. Несмотря на предостережения городской власти люди возвращаются в город. Слышен смех и гул просыпающегося и оживающего мегаполиса. Люди обмениваются новостями и шумно обсуждают кто и как прятался от войны вдалеке от городов бывших рядом с линией фронта. Если рядом с такой компанией появляются люди которые никуда не уезжали и обсуждающие как они пережили последние два месяца, окружающие замолкают и прислушиваются к говорящим.

Война по прежнему злобно выглядывает из-за углов пытаясь забирать себе все возможное внимание. Но с каждым днем у нее это получается все хуже.